северный ветер, сбросил в свою очередь семерку бамбуков. — Разве китайская пословица не учит оптимизму? Всегда смотри на вещи со светлой стороны, а если таковых нет — натирай темные, пока не заблестят.
— Хотелось бы верить. Но другая пословица гласит: несчастье входит лишь в ту дверь, которую ему открыли. А наша императрица распахнула ворота так широко, что…
— Хватит! — не выдержал маньчжур. — Произнесите еще хоть одно слово, порочащее светлейшую Цыси, и я…
Закончить угрозу он не успел. На пороге комнаты снова возник слуга в косоворотке и обьявил:
— Телеграмма для господина Веньюя!
Советник старался не выдать волнения, но пальцы дрожали слишком заметно. Он положил бумажный квадратик на стол, прочел дважды, трижды — нет ли какой ошибки, — и вздохнул.
— Как ни прискорбно, господа, но проверка с пристрастием выявила предателей среди китайских стражников.
— Хых! — генерал впервые за вечер улыбнулся. — С пристрастием? А еще говорили, что пытки — не метод.
— Увы, увы… Двое копьеносцев, сопровождавших графа, подрядились за щедрую мзду похитить господина Уварова той ночью и передать в руки британской разведки.
— Хых! — маньчжур сбросил западный ветер. — В горном Тибете шагу нельзя ступить, чтобы не вляпаться в дерьмо яка. А у нас тут куда ни ткнись, сплошные лазутчики!
— Ну а чего вы хотели? — пожал плечами Клейнмихель. — То, что пушки молчат, не должно никого вводить в заблуждение. Война теней продолжается и в мирное время.
Китаец мелко закивал, взял со стены кость и тут же позабыл о проблемах — насущных и грядущих. Показал всем одинокую монету, добавил фишку к трем таким же, давно открытым. От радости он готов был пуститься в пляс, ведь эта комбинация приносила много очков. Маньчжур снова нахмурился, а Максим Владимирович шепнул:
— Везет дураку!
Но сказал это в сторону, чтоб услышал только Мармеладов.
Советник тем временем взял дополнительную кость с самого дальнего края крепостной стены и сбросил на стол. Это была девятка бамбуков. Сыщик протянул к ней руку, но на полпути замер.
— Простите, господин Вэньюй, — повернулся он к китайцу, — а этот ваш копьеносец… Он что же, изменил показания и сознался в похищении графа?
— Нет. По-прежнему утверждает, что тот открыл дверь трактира и немедленно исчез.
— Тогда нам остается поверить в самое невероятное.
— В злых духов? — забренчал амулетами генерал.
— Нет. В то, что Уваров растворился в воздухе.
— Но это же невозможно, — побледнел Клейнмихель. — Родион Романович, вы сами отрицали… Плоть и кровь… Не могут исчезнуть бесследно… Господи, кто из нас сошел с ума?!
Сыщик отодвинул стул и прошелся по комнате. Три шага вперед и столько же назад.
— Успокойтесь, Максим Владимирович. Мы все в здравом уме, в твердой памяти. Но граф Уваров перехитрил нас, а заодно и шпионов всех снующих здесь разведок.
— Но как? Я не понимаю, как он это сделал?!
— Гениально, а вместе с тем на удивление просто. Тем вечером граф заподозрил, что в его свите есть шпион, а может даже и не один. Не знаю, по каким признакам вычислил, но вы сами говорили: Уваров умеет разбираться в людях. Рисковать нельзя. Ночь надвигается. В любую минуту шпионы могут выкрасть донесение, а то и перебить всех — и графа, и верных ему стражников. Поэтому он принял решение спрятаться. Трактир использовал лишь как повод спешиться, вряд ли разумный человек вверит свою жизнь и безопасность в руки незнакомцев из придорожного кабака. Загляните в любой из них, там сплошь подозрительные рожи… Но трактир давал прекрасную возможность разыграть представление. Граф распахнул дверь, спрятался от стражи и Бегичева за тяжелой створкой, молниеносно переоделся — это не трудно при должной сноровке. Накинул заштопанный халат, повязал платок. И вышел из-за этой двери в образе сгорбленной бабки, ковыляя и опираясь на клюку. Не вы ли, господин Клейнмихель предупреждали, что на Востоке нельзя судить по внешнему виду?! Но никто из ваших дознавателей не удосужился спросить у завсегдатаев трактира: была ли среди них старуха? А ведь разгадка всегда маячила перед носом.
Три вопроса слились в один:
— Но откуда граф взял халат?
— И шерстяной платок?
— И клюку?
— Хороший разведчик… В смысле, человек, выполняющий поручения деликатного свойства, — Мармеладов подмигнул чиновнику железнодорожного ведомства, — всегда продумывает план побега заранее, на случай возможного провала. Не удивлюсь, если изнанка плаща Уварова нарочно сделана из грубой ткани с заплатками. Вывернешь — вот и халат. А платок он наматывал вокруг пояса, вместо кушака. С клюкой же просто повезло — забрал жердь, подпиравшую дверь трактира от ветра.
— Но если так… Почему граф не посвятил в свой план адъютанта? — недоумевал Клейнмихель. — Убивается ведь парнишка, горькую пьет. Неужели он и Бегичева подозревал?
— Ни в коем случае. Но графу было нужно, чтобы стражники-шпионы увидели истинную реакцию Бегичева — гнев, панику, неподдельное горе. Чтобы поверили в таинственное исчезновение и ломали головы, куда подевался Уваров. Иначе они могли бы помчаться в погоню за старушкой, верхом быстро бы настигли… Граф же хотел выиграть время. Пока китайцы переворачивали трактир, а потом толпы дознавателей рыскали по округе, заглядывая в каждую нору, мнимая старушка под покровом ночи шагала на юг.
— Но на юге только деревушка Яньцзи, — советник закрыл глаза, представляя карту провинции. — Зачем графу соваться в эту беспросветную глушь?
— По двум причинам, — сыщик загнул пальцы. — Во-первых, потому что беспросветная, и во-вторых, потому что глушь. В этом направлении искать беглеца никто бы не стал. А граф, скорее всего, утром купил там лошадь, или, еще вернее — поехал на перекладных, чтобы не привлекать к своей персоне излишнего внимания. Таким образом за сутки можно добраться до Владивостока. По моим расчетам граф уже передал донесение по штабным каналам, и прямо сейчас отправляет телеграмму в Мукден, чтобы всех вас успокоить… Однако, мы забыли про игру.
Мармеладов взял девятку бамбуков, сброшенную китайцем. Добавил к ней свою последнюю кость и положил поверх последовательностей.
— Маджонг, господа.
Брови старого генерала от постоянного изумления уползли уже на макушку.
— Но эти последовательности… Они ведь вообще ничего не стоят.
— Мы заплатим вам сущие гроши, — впервые за весь день, а может и
